Богиня песков - Страница 49

В руках у певицы был трехструнный саз, и толстые струны, отзываясь на удар, пели. Она выбивала ритм, тугой, послушный ритм, заплетала его, как косу, через два удара на третий.

Из черных косиц выбились пряди, и хриплый голос был таким, как будто кровь лилась из горла. Певица была не юной девушкой – женщиной, у которой подрастал третий сын.

Никто не отплясывал, не хлопал в такт, отбивая руки об колени.

Женщина кричала в темноту, бросая ночи свой вызов.

Она запрокинула лицо к звездам и пела, как в последний раз, а вокруг, разгоняя мрак, плясали оранжевые отблески костра.

Кровь и вода…
Ясное небо, последний расклад, громовая руда.
Кровь и вода…
Белое облако в черном потоке – я буду всегда.
Буду всегда…

…С неба сорвалась раскаленная белая искра, осколок металла. Она прокатилась вдоль невидимой границы, по шершавой небесной скорлупе, и упала, оставив след. Кто прожжет небесный купол, кто покажет изнанку неба? Что там, за тишиной?

Что там?..

Верные молчали.

Кровь и вода…
Солнце поднимется, камень рассыплется, время – мое.
Мы – навсегда.
Нам подарили жестокое право клинок и копье.
Кровь и вода…
Ты переполнен, и вскроет родник притаившийся враг.
Пьет без труда
Черную влагу последний певец, разоряя очаг.
Дай не упасть
Пересчитавшему раны и шрамы последнего дня.
Мертвым не спать,
Мертвым хранить одряхлевшие храмы и голос огня,
Голос огня —
Кровь и вода…
Всадник летит поперек всей земли, догоняя закат.
Дар свой отдай
Шелесту ветра и звездам последнего цвета песка.
Что ожидает тебя, чужестранец, за ближним холмом?
Белое пламя насытится нами, мы станем огнем.

Камни – в поток…
Камень источен течением крови. Последний – спасен.
Ветер у ног,
Искры, как золото, сталь, как река, человек, что закон.
Путь недалек.
Дай мне урок;
Новое племя насытится нами, мы станем огнем.

…Напряженные нити взглядов тянулись, сплетались, тянулись вверх – дайте, дайте каждому отыскать и поймать в небе ту, свою, единственную звезду!..

Отблески метались, меняли цвета – оранжевый, синий, красный.

Белой стрелой рассекая рассвет, отдариться огнем.

…И кто-то сел у костра, невидимый, и провел над ними своей рукой, отгоняя беду.

Женщина пела.

Белое пламя уходит за нами, мы станем огнем.
Кровь и вода…
Кровь и вода…
Кровь и вода…

Верные сидели, кто на корточках, кто – скрестив ноги, и сосредоточенно слушали.

Невидимая кровь лилась, лилась, и никто не мог остановить ее ток.

Замолчали струны, замолк голос, и никто не двинулся с места. Тишина царила, тишина плыла, тишина дышала.

Время текло, время пело, шелестело опавшей листвой в дождевых лесах, утекало ручьями в море, осыпалось в горах горстью мелких камешков из руки великана.

Годами, веками, горами, реками истекала земля и восполнялась вновь, и звезды бесстрастно глядели на великий, темный поток, храня и передавая память. Не только металл – кровь земли, и не камни – ее настоящие кости. Землю, которую ты защитил, наполняет памятью только то, во что человек верит. Память и есть настоящая кровь.

Верные смотрели в небо. Им слышался явственный шелест темного потока, перемалывающего годы.

Это кровь земли, кровь земли текла. Это кровь говорила.

21

Начальник воздушной станции смял письмо в руках и с отвращением посмотрел на Нинто.

– Так ты говоришь, она придет под наши стены?

– Да, господин, – обреченно сказал Нинто. – Да. Она так сказала.

– И ты ей поверил? Тьфу…

– Поверишь тут, господин начальник, – чуть ли не перебил его мастеровой. – Если у них войско такое, что из Тиа высокородные господа удрали в страхе, а ее люди безумны, как лесные крысы! Если у них не только стрелки и полным-полно крестьянского сброда, но и колдуний целый полк! Если у них…

Он не знал, зачем он с таким воодушевлением исполняет приказ богини, и от этого было еще тошнее. Он проиграл, так мог хотя бы сопротивляться, но что-то ему мешало, и мешало все больше.

Господин начальник удостоил его второго взгляда, так как у него были свидетели.

– Я не могу поверить, – хорошо поставленным голосом начал он. – Я не могу поверить, что ты, поговорив с этой деревенской девицей, именующей себя богиней, так быстро поверил, что сила нашей армии и нашего первого в истории воздушного войска – ничто перед силой армии каких-то пляшущих идиотов!

– Я не говорил! – лихорадочно крикнул Нинто.

– Молчать, шерстеголовый! И ты, собственными руками, сам, взял у нее письмо и согласился выполнить ее приказ! А я ведь хотел предложить тебе должность смотрителя сборочного цеха и десять человек в помощь! Я бы выдавал тебе усиленный паек, если бы ты остался мне верен… Знаешь, кто ты? Ты изменник, солдат! – и посмотрел на него такими глазами, как смотрит голодная крыса.

– Я не соглашался! Мне… – попытался сказать он, но не вышло. Господин начальник – он такой: чуть что – выстроит всех по струнке и давай раскатывать в лепешку перед строем. Люди, говорят, в обморок падали. Или еще как накажет. Нинто, которого с четырнадцати лет забрали на верфи по государственному призыву в числе одаренных, другой жизни уже почти не знал, а все равно было страшно.

И на кой только это я…

– Следовало бы приковать тебя к колесу, – повысил голос начальник и наклонился над столом. – Или запереть в камеру на год. Я дал тебе место механика! Я спасаю таких, как ты, и их семьи от голодной смерти, забирая к себе вас, на беду обнаруживших в себе ненужный талант! Ни один высокородный не смог бы взять вас на службу, но по приказу Его священного величества этот долг исполняю я! Как ты мог, как ты мог говорить с врагами Его священного величества! Тебе лучше было бы умереть, чем соприкоснуться с этой чумой, с этой смертельной заразой!