Богиня песков - Страница 125

125

Он ждал этого проявления, и все проявлялось ужасающе медленно, как фрагменты на старой картине. Так, словно обретал плотность невидимый обрывок гобелена. Вот его лицо… вот рука… Вот эта проклятая колесница, застрявшая, как муха в меду, по оси в песке среди мертвых тел… Он заслоняется…

Он не может заслониться.

Тайлем ударил. Вокруг возопили на сотню голосов.

– Кайме! Кайме! А-а-а!

На ближний холм уже никто не пытался подняться. Бой откатился от подножия и шел на равнине, куда уходила дорога, и стрелки могли малость передохнуть.

Боезапас подходил к концу. Командир темнолицых любовно приберег в колчане среди прочих одну-единственную, выкрашенную красным цветом, отравленную стрелу. Мало ли кто попадется, вдруг это будет вражеский вождь – или доведется пережить поражение и затем убить великого вождя, потерявшего удачу.

Он быстро переменил накидку и остался в легком панцире своей родины, и, видя это, некоторые воины начали раздеваться до пояса. Он остановил их: не время. Нужно сбивать врага, а не идти в последнюю, отчаянную атаку. Хотя, конечно, все будет, как решит время.

Им было хорошо видно, что творится там, где проходит Тайлем со своими приближенными. Но главное происходило вовсе не там. С востока, погоняя птиц и вопя свои непонятные кличи, несся большой отряд Темных братьев, а за ними катились повозки стрелков и тянулась вереница пехоты. Колдуны и колдуньи наклонялись с седел, чтобы успеть умножить армию: неловко поворачиваясь, вставали из песка и земли стеклянные горячие тела и катились земляные шары. Пыльный вихрь и дождь раскаленных капель ослепил отступающих. Правое крыло врага, смятое оставшимися в живых айдисами, никак не могло выпрямиться, и глава понимал, что сейчас им уготована гибель. Левое крыло по-прежнему пело, но что может сделать против стрелков почти безоружная, слепая пехота? Исход битвы был решен.

– Что, пора? – брат командира переглянулся со своими младшими братьями и получил в ответ утвердительные кивки. Нахмуренные брови командира означали, что действительно пора. Если лучше жить, чем умирать, то жить нужно именно сейчас.

Они закинули за спину луки и пошли вперед, взмахивая кривыми мечами из темной стали, издалека похожими на огромные серпы.

Они думали, что предания врут. Невозможно утонуть в крови по колено.

Когда рубишь из последних сил, все вокруг сливается в череду разноцветных полос, а потом останавливаешься и понимаешь, что нужно еще, еще и еще, тебе не до преданий. Ты не успеваешь даже думать. И когда бой кончается, ты вдруг понимаешь, что даже не ранен, что твой меч, твой дротик и твоя птица пропали, наплечники сорваны вместе с ремнями, грязь и пыль превратились в маску на лице, не хватает половины накидки… Хорошо, что сам ты не ранен. Не ранен. Но это можно повторять, а понимать выходит не сразу. Да и сам ты не значишь ничего, а только идешь куда-то, натыкаясь на таких же, как ты, падающих на ходу, вопящих, тяжело дышащих людей, не понимающих, что они победили.

С мира вокруг была снята плоть, и кости обрели первоначальное значение.

К этим костям и припадали сейчас воины, ведь руины были такими древними, что росли прямо из каменных корней пустыни. Там и тут лежали мертвые, раненые, те, кто упал, не в силах подняться, и не выпускал меча из руки. Разве это та самая славная битва, которая была нам обещана? Это свалка. Самая настоящая свалка. Здесь лежат брошенные за ненадобностью люди, ненужные богам, правителям и Айду…

Нет. Нужные.

Мы же победили.

Стонали люди и панта, бились и кричали резкими голосами птицы, лекари, ругаясь, перевязывали тяжелораненых, и все это наваливалось, душило, не давало дышать, как дым от погребального костра.

Оруженосец шел сквозь этот дым, пока у него не подогнулись колени. Но падать было недостойно воина, и он остановился, обхватив себя руками. Остановился и оглянулся.

Пропел рог, и над полем поднялся голубой лоскут на копье. Это стрелки собирали уцелевших.

Недалеко от себя он увидел макенгу, собравшихся в кружок, которые о чем-то бурно спорили. Это было удивительно. Макенгу, казалось, не были поражены. Бой не оказал на них ни малейшего воздействия. Они такого видели много, много, много.

Он понял по обрывкам фраз, о чем идет речь, и хотел крикнуть им, чтобы не смели грабить трупы, но голос отказался ему повиноваться. Откуда-то пришло чувство глубокой обиды на все происходящее, он повернулся, и ноги понесли его куда-то еще.

– Эй! Стой!

Оруженосец медленно обернулся. Сердце у него ушло в пятки.

Тайлем шел к своему слуге, на ходу стирая кровь с меча, и вражеская армия была не так страшна, как тот, кому он служил.

– Эй!

Он забыл, как меня зовут, понял оруженосец. Я и сам забыл, ведь я же исполнял его волю, когда сражался. Их… рем… Ильхем… Наверное, у меня уже нет имени. Я умру. Они всегда берут себе тысячу жертв. А этот – берет только первую тысячу жертв. И ему будет мало.

Тайлем остановился от него в двух шагах. Это было очень близко. Он улыбался.

Он казался огромным, величественным, непобедимым. Он и был таким – ведь победа не может принадлежать только человеку. Если бог идет с войском, победа всегда принадлежит богу.

Но разве мы не сражались? Разве мы сами не сражались, господин?..

И тогда оруженосец улыбнулся в ответ.

– Видишь луну? – спросил его великий. Голос великого был, как гром. Или это так только казалось.

Он поднял голову, чтобы посмотреть снизу вверх. Прежний Тайлем был почти одного с ним роста.

– Какая луна, господин? Где?

– Ты что, не видишь луны, дурак? – поднял брови Тайлем.

125