Богиня песков - Страница 77

– Вы довольно долго сидите в наших краях. Весну с осенью не путаете? Не скучаете по родине?

– Моя родина?

Он с тоской вздохнул, вспоминая огромные, толстые стволы деревьев в парках, на которых так легко играть в прятки с детьми. И широкие мягкие кресла во двориках, где можно свернуться поудобнее и поболтать с друзьями – и, каким бы высоким ни было здание, всегда во дворе есть площадка, посыпанная песком, где так удобно валяться, очищаясь от посторонних запахов. О, целую вечность не валялся в песке!..

И то, как пахнет еда в ресторанчиках. И весенние ароматы, плывущие над крышами домов…

А у этих иноземцев, хотя они и люди, уши расположены низко, чуть ли не на одной линии с глазами, и не движутся. Лицо почти человеческое, а нос большой, острый и уши… Уши. Что вас больше всего раздражает, посланник? Уши, по которым ничего не понять.

На третьей секунде он начал вспоминать плетеные стены дома (и свою кровать, сделанную им вручную из лозы) и понял, что нужно перевести разговор на другую тему.

Его священное величество хмурился.

– Вы симпатичны мне – сказал Таскат, не подозревая о том, что находится в двух шагах от оскорбления оного величества. – В другое время и в другом месте мы бы играли с вами не в шахматы, а в мяч. Еще одна замечательная игра…

– В нее играют все ваши друзья? – саркастически улыбнулся император. – У вас, с вашим пристрастием к играм, довольно много друзей в последнее время.

Слово «друзья» он произносил, как-то по особенному скривив губы.

– Не так уж много. В конце концов, мяч – это мяч. Им можно перекидываться, только если все знакомы. А в шахматы порой играют целые звездные системы. Позвольте…

…

Развалины огромной башни – тут был или дом, или школа.

Рисунки на всех этажах от пола до потолка. Черно-синие, черно-голубые. Черный контур, голубое заполнение. Эмаль. Техника… в какой технике выполнялись эти знаки?

В огромный пролом в полу видна черная стена, уходящая вниз – она плохо держится и вся расписана узорами. Каждый раз, когда бог посылает тебе знак, ты идешь и записываешь этот знак на стене. Теперь я знаю.

Наверное, здесь написано обо всем – и то, что дважды два – четыре. Есть – камень, ножницы, бумага. Есть время восхода и заката. Есть правила всех игр на земле. Я не знаю.

Скрываться. Скрываться, скрываться, скрываться, тенью скользя по земле, поросшей жесткой травой. Трава колет руки, а когда встаешь на колени, выбравшись из подвала и смотря в небо, трава одуряюще пахнет, не давая забыть, где ты.

Скрываться, скрываться, ящерицей ползти между камнями, ловить солнечные блики зеркальцем – пусть оно вспыхивает, отвлекая нежданных гостей. Пусть ни один камень под твоей ногой не дрогнет, ни одна ветка не шелестит, ни одно дуновение ветра не выдаст, где ты.

А если никто не помешает, можно открывать тайны, которые до тебя не открыл никто. Часами сидеть над огромными рисунками, глядя со стены на отвесно уходящие вниз барельефы.

Длинные тени и солнечные часы. Пролетающий ночной охотник мягким крылом задевает плечо, и поет кииби. Увядшие листья и разорванные лианы. Камни, камни, обломки, дерево, человеческие и звериные кости, бумага, разлетевшиеся листы. Умение взлетать вверх по вертикальной стене, пользуясь тем, что досталось от прошлых хозяев – истлевшая веревка, металлическая полоса громотвода, выступы на стене. Теперь он двигался быстро, очень быстро – он похудел, подтянулся, лопатки выдавались вверх, как будто Таскат вздумал отрастить крылья. «Посланник, вы больны? – Плохо себя чувствую. Моя родина далеко». Тоска по родине – замечательное оправдание для того, чтобы удалиться от необязательных дел.

Кости ломит, как старые ветки. Жаль, больного часто навещают, личного пространства или неприемных часов, кроме сна, для высокородных нет… Но с этим можно смириться; ночью есть не столь замученная правилами города Арада, которой уносишь все найденное, ночью легче обмануть стражу и уйти из башни в город, а то и снова – к бедным непогребенным покойникам. Уже приходится обманывать, а не обходить. Так страшнее, но так и легче. Больше следят – меньше тщательности, и теперь получается иногда прогулочным шагом идти по городу после важного визита, в сопровождении всего трех человек из числа этих форменных шутов – раньше он об этом и мечтать не мог.

Далеко уходить не удавалось, но он знал, что дальше будет почти то же самое.

Какой-то бесконечный калейдоскоп кружился у него в голове. Развалины. Камни. Кости на камнях, могилы – оставленные солнцу мертвые тела на верхних этажах башен, где прорастает все та же трава, на разрушенных этажах – пусть падальщики налетают стаей, разрывая тело, бывшее пристанищем могущественного мага.

Убитых нельзя хоронить. Это труднее всего.

Находить в темных углах развалин, пахнущих кислотами, разноцветные металлические предметы, диски, квадратные куски металла с выдавленными знаками, которые можно прятать – остальное некуда класть, некуда положить и черепа, брошенные грабителями домов. О, какая увлекательная игра! Какая печальная игра! Какая грустная игра.

Книги он считывал, сохраняя в память машинки, и с сожалением оставлял на месте, понимая, что их съедят черви и мелкие зверьки, похожие на крыс. Состав для консервации изготовить было не на чем. Кое-что, что можно было спасти, давно лежало в тайнике у Арады. Эту бумагу не брал дождь, и она светилась под солнцем, а под луной темнела.

Институт присылал восхищенные отзывы, но отчеты становились все короче, а сам он отчаянно тосковал. Он мечтал о другой игре. Здесь было слишком тяжело.